Превратности дваждымамства или Искусство умножения любви

Часть первая

Зачем я затеяла этот рассказ? Поделиться опытом? Нет. Похвастаться детьми? Снова нет. Похвалиться самой? Опять нет. Вспомнить прошедший год? Теплее, но тоже не то. Зачем же? . Хочется продлить воспоминания, потому что – как ни крути – радостного в них гораздо больше, чем неприятного. Но даже то неприятное, трудное, грустное, что было – тоже не хочется забывать, потому что на этом фоне понимаешь, как же ты счастлива, как же здорово, что у тебя есть твои малыши – мальчишка Сережка и девчонка Наташка. Итак, начинаю…

Январь 2006 года (Сереже 1 г. 11 мес., пузу 19 недель)

-   Сережа, осторожно, не пинай ножками по маминому животику.

-   Нетьн. (продолжает попытки)

-   Солнышко мое, ты же знаешь, нельзя пинать по животику, потому что там живет – кто?

-   Нетьн.

-   Ну как же «нет»? Там живет ляля.

-   Нетьн.

-   А кто же?

-   Му-му!!!!!

-   Там живет корова?!?

-   Дааааааа!

Так начиналось знакомство Сережи со своей младшей сестрой... Вернее, тогда никто из нас еще не знал, с сестрой или с братом: в животе у мамы до самого момента рождения жила гипотетическая «ляля», на всех узи мы просили не говорить нам пол маленького человечка. Знакомить Сережу с пузом я начала с первых недель беременности, как только о ней узнала. Сначала все шло неплохо – Сережа, говорящий в свои год и восемь мало и плохо, быстро научился новому слову «ляля», употреблял его исключительно в нужном контексте, указывая на мой живот. (Этим, кстати, он однажды чуть с головой не выдал меня моей маме, которой я до последнего не говорила о наших планах на пополнение семейства.) Но чем больше становился пуз – тем сложнее было справляться с Сережей. Вначале все изменения в поведении я списывала на возрастной кризис, но потом разные мелочи типа «му-му», живущей в мамином животике, разговоры на занятиях в «Ладе», а также помощь «ю»-форума натолкнули меня на мысль, что мой двухлетний малыш производит активную переоценку своего места в маминой жизни. Попросту говоря, мальчишка начал ревновать… к пузу. Это было открытием. Я не могла даже представить…

… И заканчиваю. Забудьте все, что вы прочли выше. Потому что сейчас это кажется мне несусветной чушью, несущественной ерундой, ненужной мелочью. Так я хотела начинать повествование месяц назад. Но случилось Нечто. И теперь я начну по-другому.

Петербург. Июльский уик-энд в городе на Неве. Только я и муж. Дети остались с моими родителями. Концерт сэра Элтона Джона на Дворцовой площади. Гром и молнии, проливной дождь и насквозь промокшие зрители, одинаково мокрые на первых рядах и на галерке, и одинаково же затаившие дыхание в ожидании появления Мэтра. Насквозь промокшие мы – замерзшие снаружи и раскаленные внутри, согревающиеся теплом наших тел, стоя в обнимку под зонтом, как когда-то давным-давно, в другой жизни, в беззаботное студенчество. Роскошные рестораны и уютные кафешки на Невском. Прогулки по рекам и каналам. Поездка в Кронштадт. Ночной Питер и развод мостов. Такого не было три с лишим года, с тех пор, как я впервые стала мамой. Только я и Мой мужчина – счастливые и любящие друг друга до умопомрачения. 

И вот, проведя три безумных дня и две безумные ночи, блаженные и уставшие, с темными кругами под искрящимися глазами, мы садимся в маршрутку и едем в Пулково.

И раздается звонок моего мобильного. Звонит мама. Наташе плохо. Теряет сознание, приехала детская реанимация. Мама едет в больницу с малышкой, Сережа остается с дедом...

Не помню, как доехали до аэропорта. Не помню, как туда зашли. Не помню, как проходили предполетный контроль. Не помню, как сдали багаж. Время остановилось. В памяти всплывают лишь обрывочные стоп-кадры – ни звука, ни движения, только кадры, как в каком-то диснеевском мультике из детства. Вот я в зале ожидания – с лицом, которого нет, вся ушедшая в себя, сконцентрировавшаяся на пределе возможностей, чтобы за тысячи километров передать хоть чуточку энергии своей маленькой девочке. Вот муж, стоящий с нашим чемоданом в какой-то очереди и пытающийся дозвониться до наших докторов и других знакомых, чтобы успеть до отлета хоть что-то выяснить. Вот снова я – в аэропортовом баре, залпом, как воду, пьющая из коньячной рюмки коричневую жидкость, в обычное время приятно обжегшую бы мне горло и раскатившуюся бы теплом по всему организму, а теперь кажущуюся абсолютно пресной. Вот сердитое лицо бортпроводницы, поднявшейся в бар и явно громко что-то произносящей. Стоп. Режим «Пауза» сменяется режимом «Воспроизведение».

«Екатеринбург, двадцатый рейс, есть еще пассажиры? Посадка заканчивается, автобус отправляется!» Как заканчивается? Мы же только что вышли из такси...

Сижу в самолете, ожидая взлета. Мысли постепенно возвращаются в голову. Первой приходит мысль: «За что?» Приходит и нещадно мной прогоняется, потому что понимаю – так думать нельзя. Вслед за неправильной мыслью возникает правильная – главный вопрос, на который мне нужно, очень нужно найти ответ: «ДЛЯ ЧЕГО?» Для чего все это произошло с нами? Что мы должны понять? Мы? Или только я?

Самолет готовится подняться в небо. Для чего же, для чего? Господи, помоги мне понять!  Разгоняемся – а я изо всех сил пытаюсь ухватить кусочек несущейся рядом взлетно-посадочной полосы, кончик нужной мысли, которая поможет мне. Это где-то близко, я интуитивно чувствую, что осталось совсем чуть-чуть. Отрываемся от земли. И вот оно! Как искра, как вспышка, как луч – является озарение.

Я не думала о ней. Я не беспокоилась о ней. Я не переживала за нее. Моя маленькая, милая, славная девчушечка – с таким легким, летящим, парящим отношением к жизни, полная противоположность своему брату. Именно он, Сережа, всегда был центром моих мыслей, переживаний. Наташка же существовала на периферии материнских страхов и волнений, как бы сама по себе, рядышком, не доставляя беспокойств. С момента ее рождения мое внимание, прежде всего, фокусировалось на Сереже: сделать так, чтобы негативных эмоций у старшего ребенка было как можно меньше, - вот главное, к чему я стремилась.

Но это дваждымамское кредо было действительно необходимо лишь первое время, и, кстати, моя умная девочка, понимая, насколько это важно, позволяла уделять именно Сереже больше времени и внимания. Теперь кредо стало неактуальным: Наташа повзрослела. Из спокойного, покладистого младенца, которому для полного счастья было достаточно маминой тити, вырос сознательный человечек со своим характером, чувствами и желаниями. И полежать у моей груди превратилось в желание номер два, а то и три. Главное, что стало необходимо Наташе с той же силой, что и ее брату, - это ежесекундная уверенность в моей бесконечной любви. К сожалению, чтобы осознать это в полной мере, потребовалось оказаться вдали от внезапно заболевшей дочери, не имея возможности ничем ей помочь. Только страх за ее жизнь дал мне понять, как сильно я ее люблю и насколько РАВНА эта любовь любви к Сереже.

Все эти мысли проносились во мне бешеным хороводом со скоростью взлетающего в небо самолета. Я смотрела в иллюминатор и чувствовала, что из моих глаз, не останавливаясь, текут слезы. Слезы дикого, непередаваемого волнения, слезы вины перед дочкой, слезы облегчения. А подо мной расстилался совершенно чудный пейзаж: разнокалиберные и разноцветные квадратики, квадраты и квадратища полей и леса, пересеченные синими кляксами уходящей вдаль реки, над которой величественно застыла полуокружность бесподобного семицветного чуда, великолепной радуги в полнеба. И в этот момент я поняла: все будет хорошо. И еще поняла, что… стала счастливее. На целую Любовь, которая вот так экстремально и безапелляционно заявила о себе.

Волнующимся читателям скажу, что все действительно закончилось хорошо. В полночь мы прилетели в Екатеринбург, сразу же поехали в больницу и забрали оттуда Наташу. Всю ночь и весь следующий день она, компенсируя стресс, не отходила от моей груди. Еще через день, не без помощи гомеопатии, вернулось хорошее настроение и аппетит. На третий день прошла слабость и страх выпустить меня из поля зрения, и Наташка снова стала прежней – безоблачной жизнерадостной девчонкой. Медики в больнице лишь развели руками и списали все на режущиеся одновременно четыре коренных зуба. Гомеопат видит причину в том, что перед отъездом не была разорвана связь между мной и Наташей в виде грудного вскармливания, и девочка испугалась. Ну а свою точку зрения я уже изложила. Кто из нас прав? Вероятно, все понемногу. 

На этом следовало бы и закончить повествование, потому что самое главное сказано. Но моя графоманская натура категорически протестует – ведь за кадром осталось еще столько интересного! Откуда взялось слово «каляпка» и что оно означает? Как научиться спать буквой «зю» и при этом высыпаться? От чего трехлетний Сережа спасал свою восьмимесячную сестру? И многое другое… Иными словами, рука не поднимается ставить точку. А посему – продолжаю.

Наташка и Сережка, Сережка и Наташка… Они начали ощущать друг друга задолго до того, как стали полноценными братом и сестрой. Какой-то тонкий уровень, не видимый нам, взрослым, присутствовал еще в мою беременность. Если вы читали мой рассказ про рождение дочки http://www.u-mama.ru/read/article.php?id=1882, то, вероятно, помните: там я описывала, как накануне родов Сережа довольно четко позвал «лялю» безо всяких намеков и просьб с моей стороны. Месяца за два до Наташкиного появления мы с ним переживали волну жутчайших истерик и обострения наших аллергических болячек, плавно перетекающих друг в друга. А ровно за месяц до рождения сестры Сережу словно подменили: мой и так не особо коммуникабельный сын совсем замкнулся, стал не по возрасту задумчив, превратился в ежика, не подпускающего к себе никого, кроме меня.

Я не была готова к такому раннему проявлению ревности, я вообще изначально не связывала происходящие с Сережей перемены со своей беременностью. В голове не укладывалось, как двухлетка может делать столь далеко идущие прогнозы – от растущего живота к реальному человечку, который заберет у него маму ровно наполовину. Не была готова и не знала, как себя вести. В результате наломала немало дров, включая шлепки по попе, за которые стыдно до сих пор. Очень нервничала, переживала, и утешала себя одной лишь надеждой на то, этот страшный, как мне тогда казалось, и столь рано заявивший о себе зверь под названием «Ревность» после рождения второго ребенка будет тревожить нас уже не так сильно. Как нетрудно догадаться, надежда не оправдалась.

То, что я на тот момент читала по поводу детей-погодков, можно было оформить всего-навсего в двух предложениях. Первое: детям нужно уделять одинаковое количество внимания. Второе: в развитии старшего ребенка возможен некоторый регресс в виде мокрых штанишек, возвращения агуканья и гуления и тому подобных вещей. По правде говоря, никаких регрессивных проявлений в поведении своего мальчика я не заметила: совсем напротив, мы распрощались с ночными памперсами только благодаря тому, что ночной сон у Сережи после рождения сестры стал из рук вон плохим (воистину, нет худа без добра), и именно на первые Наташкины месяцы, то есть в Сережины два и пять – два и шесть, пришелся рывок в развитии его речи. Что же касается прописной истины о любви и внимании поровну на двоих, могу лишь сказать: она неоспорима, но ни в одной статье и ни в одной книжке нет и не может быть подробных инструкций о том, как этого добиваться изо дня в день. Только на собственном опыте и на собственных ошибках ты ежесекундно учишься тонкому искусству – любить своих детей одинаково. И без того нелегкая задача еще более усложняется, когда волею различных обстоятельств ты оказываешься с детьми значительную часть времени одна.

Если составить своеобразный «график трудностей» моего дваждымамства, оценив все трудности по десятибалльной шкале, то выглядеть он будет примерно так. Очень тяжело было первые две недели, потом – чуть полегче благодаря появившимся у меня помощникам; после четырех дочкиных месяцев жизнь начала входить в привычную колею; совсем замечательно, можно даже сказать, легко мне жилось с 7 до 11 месяцев; и, наконец, довольно неожиданно, снова стало сложно к Наташиному году. 

Наташа родилась дома. Одним из аргументов в пользу домашних родов было мое нежелание уезжать от Сережи и подвергать его тем самым дополнительному стрессу. Не учла я одного: у меня не было пятидневного тайм-аута от повседневных забот, положенного любой женщине в роддоме. В рассказе о сравнении первых и вторых родов (http://www.u-mama.ru/read/article.php?id=2053) я делилась своими не самыми позитивными чувствами, накрывшими меня на следующий день после Наташиного рождения. За первую неделю я поняла, что совершенно не справляюсь.

Помню бессилие и беспомощность, когда в один из первых вечеров пришло время укладывать Сережу спать. Я привычно села на краешек его кроватки, чтобы, как и всегда, спеть колыбельную, наши бессменные «Лунные поляны». И вдруг услышала: «Лялю– папе! Лялю – папе!» Это жалобно всхлипывал мой мальчишка, увидев у меня на руках Наташу. Уговоры не действовали, всхлипывания перерастали в нешуточную истерику. Сереже нужна была его, только его, целиком его мама. И я точно знала, что мне в тот момент нужно было лишь взять его (его одного!) на ручки, прижать к себе крепко-крепко, прошептать на ушко несколько ласковых слов – и его слезки моментально бы высохли. Но физически ничего этого я сделать не могла. Моя неотдохнувшая после родов психика отказалась сотрудничать с доводами разума, и я просто расплакалась вместе с сыном. Папы дома еще не было, отдать спящую дочку было некому, положить же ее на кровать означало бы превратить наш ревущий дуэт в трио. Так мы и плакали вдвоем, сидя рядышком, а Наташка мирно посапывала в слинге – до прихода папы. После положение в корне изменилось: Наташа стала плакать на кухне на руках у мужа, а мы с Сережей, обнявшись, наконец-то смогли успокоиться и уснуть. Такая эквилибристика. Прошло больше года, а укладывание на ночной сон до сих пор остается самым проблемным временем суток.

Вообще подобных непростых моментов, когда я буквально разрывалась между детьми, не еще умея делать все одновременно и вместе, было в первые недели несметное множество. Несостоявшиеся игры, непрочитанные книжки, неоконченные прогулки… Я очень старалась не менять ритм и привычки нашей с Сережей жизни. Иногда, благодаря слингу, в котором Наташка просто жила первые месяцы, и грудному вскармливанию, выручавшему и до сих пор выручающему меня в сложных ситуациях, мне это удавалось. Но чаще – нет. Или удавалось наполовину, что Сережу, конечно, не устраивало.

Кстати, грудное вскармливание мне виделось чуть ли не главным испытанием для Сережи. Очень переживала, как он будет реагировать на кормление Наташки, - сейчас вспоминаю те опасения с улыбкой: если и нужно было о чем-то переживать, то точно не об этом. Сыну было очень любопытно наблюдать за маленькой сестренкой, самозабвенно поедающей маму, - и не более того. Возможно, спокойная реакция была связана с тем, что до рождения дочки мы постоянно проговаривали, в том числе, и эти детали нашей новой жизни, так что никаких неожиданностей для него тут не было. В одно из первых кормлений Сережа терпеливо дождался, пока наестся малышка, и заявил, что тоже хочет титю. Я без колебаний позволила ему попробовать. Видимо, он ожидал другой реакции - потому что долго стоял рядом, насупившись и не решаясь подойти ближе. Потом соображал, как же сделать так, чтобы молочко побежало, в итоге, так и не сообразив, просто прижался к груди ротиком и тут же отошел. Но, тем не менее, гордо заявил, что ему понравилось. «Давай я тебе в кружечку налью?» - предложила я. Сцедила немного, Сережа сделал глоток, сморщился, мужественно допил до конца, подтвердил, что ему было вкусно, но больше ни разу не просил.

Он продолжал быть грустным, замкнутым, колючим весь первый месяц нашей новой жизни. Упорно не замечал возмутительницу своего спокойствия, никак ее не называл, на вопросы о ней не реагировал. Так он пытался защитить свой рушащийся микромир, и я это прекрасно понимала. Просила знакомых и родственников не приставать к сыну с расспросами, касающимися Наташки: стандартные фразы о том, кто это лежит у мамы на ручках, любит ли Сережа свою сестренку и как ее зовут, приводили к тому, что он еще больше уходил в себя.

Приближался переезд на новую квартиру. Звучит, по меньшей мере, необычно, учитывая нежный возраст новорожденной дочки, но так сложились обстоятельства. Для меня – счастливые, потому что на помощь ко мне были вызваны свекровь со свекром, а потом, для обустройства в новой квартире и дальнейшей поддержки молодой дваждымамы – моя 86-летняя бабушка. Кстати, ее почтенный возраст нисколько не помешал ей стать мне настоящим подспорьем, благодаря которому жизнь снова стала видеться в розовых тонах.

Переезд и впечатления от нового дома несколько расшевелили Сережу. Наташка превратилась у нас в «маляську» - так он, мой милый выдумщик и сочинитель, заменил безликое и слишком несолидное слово «ляля». Потом как-то робко повторил за мной имя дочки – Наташа, Наталья. Получилось трогательно и нежно: «Накафа, Накаля». Потом начал проявлять к ней первые нежные чувства, правда, больше по моей просьбе, но меня и это радовало. «Моя-моя маляська», - приговаривал Сережка, прижимаясь носиком к Наташкиной взъерошенной макушке.

А потом, неизвестно откуда, взялось обалденное, очаровательное слово, умиляющее всех без исключения - Каляпка. Я до сих пор ломаю голову и не могу вспомнить, когда же и откуда оно появилось. Есть версия, что от двух последних слогов имени «Накаля»; может быть, так причудливо трансформировалась «маляська», но в точности сказать нельзя, да, собственно, это и неважно. Вообще каляпки – это, по Сережиному определению, все малыши младше него самого, в том числе и самая главная Каляпка, то есть Наташка. Она ведь и до сих пор у нас Каляпка, причем так называет ее не только брат. Как-то само собой это милое прозвище и все уменьшительно-ласкательные производные от него – Каляпочка, Каляпонька, Каляпунька, Каляпика, Калика - для всех окружающих и для нее самой стали синонимами ее настоящего имени.

Только спустя месяц с появления Наташи я начала узнавать в Сереже прежнего ребенка: задумчивость и колючесть постепенно начала уходить. Я было возрадовалась, но преждевременно. Проблема никуда не делась, она лишь перешла в другую плоскость: сын стал безобразно, отвратительно, из рук вон плохо спать ночью. И к этому проявлению ревности я снова оказалась совершенно не готова. Ночи меня изматывали совершенно. Он просыпался бесчисленное количество раз, плакал, постоянно искал меня, а, найдя, ни на секунду не отпускал свою ручку от моей шеи и бесконечно возился там, возился, возился – так, что к утру я просто зверела. Ночные «подмены», когда на мое место ложился муж, идентифицировались моментально, и приходилось немедленно восстанавливать статус-кво.

В конце концов, я смирилась, поняв, что единственно правильное решение – это «расслабиться и получить удовольствие», то бишь обеспечить себе максимум комфорта в сложившемся положении. До появления Наташки сын спал в своей кроватке, придвинутой без бокового бортика к нашей кровати. Когда малышка родилась, мы, разумеется, не стали ничего менять, тем более отселять Сережу в отдельную комнату, - дочка просто спала со мной, у груди. Но бессонные ночи и эту конструкцию сделали неудобной, поскольку приходилось спать буквой «зю»: головой вниз и наискосок – к сыну, грудью – к дочке. Чтобы буква «зю» была хоть чуточку менее выгнутой, пришлось временно переложить Сережку к нам. И собрать на кровати все имеющиеся в доме подушки, чтобы наутро не вставать с затекшей шеей и поясницей. Правда, все это привело к тому, что наш папа оказался практически выселенным со своего законного супружеского места, но, надо отдать ему должное, стойко перенес это притеснение, смиренно ютясь на краешке постели.

Когда меня спрашивали, как спит новорожденная дочка, в ответ я горько шутила: спросите лучше, как спит ее старший брат. Действительно, маленькая Наташка не доставляла мне ночью ни малейших хлопот. Она и днем-то была без пяти минут ангелом, во всяком случае, так мне казалось по сравнению с Сережей, который до 3,5 месяцев не успокаивался ни на минутку – ни днем, ни ночью. Слинг делал Наташкин сон практически непрерывным. Мы гуляли втроем – и отлично справлялись. Пару раз я пыталась оставить девочку своей бабушке, но без меня она спала не больше 40 минут, в этом они с братом оказались чрезвычайно похожи. И я поняла, что и мне, и дочке гораздо спокойней, когда мы вместе. Конечно, пришлось отказаться от особо подвижных игр вроде сумасшедших догонялок, но даже с малышкой на руках я довольно ловко справлялась с мячом, помогала Сереже забираться по лесенкам и висеть на турнике во дворе и вполне замечательно раскачивалась вместе с ним на разнообразных качелях. Слинг форева, во всяком случае, для меня.

В общем, если исключить ночные безобразия, жизнь была вполне сносной. Конечно, Сережа стал капризным и требовательным – но к этому я была совершенно готова. Я знала, что он откажется засыпать сам; знала, что будет просить кормить его, причем ни бабушки, ни даже папа в этом деле котироваться не будут. Я знала, что он захочет, чтобы его купала только я – и никто другой, чтобы кефир ему приносила только я – и никто другой, чтобы книжки читала только я – и никто другой. Все это было ожидаемо и легко объяснимо, а потому не раздражало.

Ну, почти не раздражало, если быть до конца честной. Когда Наташку начали мучить колики, она не кричала, не плакала, а лишь терпеливо покряхтывала и относительно легко успокаивалась, как только я клала ее в позу «самолетика», то есть животиком на руку. Но стоило только мне передать дочь на другие руки – мужнины или бабушкины, ее ангельскому терпению приходил конец. Было лишь два выхода – либо скрепя сердце слушать ее плач, либо изловчаться кормить или, скажем, мыть Сережу и одновременно держать «самолетиком» Наташу. Мягко говоря, это было нелегко. И крышу порой сносило основательно. Но если купать сына в таком режиме было практически нереально, то вот читать оказалось вполне по силам. Я клала книжку на высокий комод, чтобы не наклоняться, разглядывая буквы, а потом усаживала туда же Сережу, чтобы он мог рассматривать картинки, - Наташка же, тем временем, худо-бедно успокаивалась под звук моего голоса и ритмичные покачивания.

В первые ее месяцы мы с сыном очень много читали, именно в это время перешли с малышковских стишков и сказок на «серьезную» литературу вроде Успенского, Носова и Драгунского. К счастью, мой мальчик с раннего возраста проявлял нешуточную любовь к книгам, и мы без особого ущерба заменили чтением некоторые игры, которыми невозможно было заниматься вместе с каляпкой на руках. Еще одно преимущество чтения заключалось в том, что читать можно было и во время кормлений – и в этом случае я садила Сережку к себе под бочок с другой стороны от лопающей дочки, крепко обнимала и периодически чмокала в макушку, потому что знала – моя нежность сейчас необходима ему, как воздух.

С коликами Наташка распрощалась в 2,5 месяца, аккурат к моменту нашего переезда на дачу к моим родителям. И тут, в мамином доме (а стоит ли объяснять, что такое МАМИН дом…), на природе, вдали от городской суеты для меня настал форменный рай. Дочка начала кушать и спать строго по режиму, переселилась из слинга в коляску и практически весь день проводила на свежем воздухе, а мы с Сережей от души развлекались во время ее сна разнообразными бесячествами и сумасбродствами. Я успевала все – и приготовить Сереже его особую, низкоаллергенную еду, и поиграть с ним, и посидеть за компом, и почитать любимого Акунина, и даже поспать. (В скобках замечу, что с тех самых пор мечта о собственном доме прочно укоренилась в моем сознании.) Ночами, правда, сын по-прежнему буянил, только теперь за беспокойной ночью обычно следовала вполне сносная,  и изредка начали попадаться совсем идеальные. С таким ритмом хронический ночной недосып остался в прошлом.

Конец первой части. Продолжение следует