Время рождения - 24:00

«Человек предполагает, а Бог располагает»

Русский народный фольклор

«Shit Happens»

Народный фольклор

американских клерков, полицейских и домохозяек

21 сентября 2006 года. Четверг. 20.00

Пока я писала этот рассказ, поняла, что многое из того, что произошло с нами в начале июня, теперь, спустя почти четыре месяца, выглядит по-другому. Тогда мне было сильно жаль себя и своих несбывшихся «мечт» о естественных родах, вдвоем с любимым супругом — того, к чему я готовилась всю беременность. Сейчас же… Пожалуй, я просто благодарна, что нас спасли. Поэтому я не найду места в моем рассказе плохим врачам, равнодушным акушеркам и хамским санитаркам. Не то, чтобы я их не встретила… Как многие мамочки, я наелась этого досыта за неделю в роддоме, но сейчас речь пойдет не о них.

5 июня 2006 года. Понедельник. 23.00

Это была любовь с первого взгляда. Я смотрела сквозь стекло инкубатора и понимала, что пропала в этой любви навсегда. В голове каша, в душе смута, в носу сопли. Не хватало еще тут расчувствоваться — спишут на постнаркозный отходняк и выгонят из детского отделения интенсивной терапии. А мне нужно сосредоточиться и рассмотреть все в подробностях. Ведь сейчас дома у телефона дежурит мой любимый, который за прошлые сутки стал старше лет на десять.

За стеклом лежал маленький, худенький человечек в проводах от капельницы: щуплая цыплячья грудка, вздувшийся пузик, «бабочка» во лбу, ручки, спеленатые за спиной, и тощие голые лапки, по которым пробегали волны дрожи. Это я потом уже могла припомнить такие частности. А тогда для меня была главной скорбная мордашка, с выражением невыносимой усталости, которую я сотню раз видела у ее отца, заснувшего после тяжелого рабочего дня. Длинные ресницы, губки с опущенными уголками, смешно торчащий хохолок на голове. 

Рядом стояла толстая добродушная медсестрица и что-то пыталась мне втолковать. Я не могла сконцентрироваться на ее словах, хотя понимала, что она говорит очень важные вещи — диагнозы, докорм (мне не прикладывали ребенка ни разу за сутки, только потом я узнала, что надо было настаивать, требовать, чтобы ребенка принесли на кормление). Я честно пыталась выхватить  из ее «бу-бу-бу» слова, но почему-то мозг отказывался трудиться.

Она что-то спросила. Судя по громкости и нотам раздражения — не в первый раз. Я подняла на нее совершенно тупые глаза и подарила ей взгляд грустной Буренки с плаката про детское питание. Наверное, она увидела в них свое отражение, потому, что вздохнула и повторила медленно и спокойно: «Молоко есть?» — «Неееет…» — «А молозиво?» — «Неееет…» — «Ну-ка доставай грудь!».

Я послушно предъявила требуемое. Почему-то я уже почти убедила себя, что  раз родила я как-то «не по настоящему», то и грудь моя останется бесполезной. Сестра больно сдавила сосок и я увидела белую капельку.

И вот тут-то меня прорвало! Я ревела от души, хлюпая носом и подвывая. Объясняла ей, как я боялась, что у меня будет некрасивая дочь, а она такая красииииивая… И на мужа похожа. Медсестрица ржала и говорила, что уж они тут всем отделением надеются, что она на мужа похожа. А вообще, лучше бы некоторые мамаши не пузырились соплями, а штаны бы принесли своим детям и носки, а то смотреть жалко на синие лапки и памперсы они  с утра у соседей подтягивают.

Это помогло мне прийти в себя и настроиться на деловой лад — действительно, любовно приготовленный накануне пакет «для ляли» у меня никто так и не забрал. И я, ойкая и подпрыгивая на согнутых ногах — этакая бойкая старушонка, страдающая одновременно и радикулитом и припадками, — понеслась на второй этаж за первой одеждой своей дочери.

Новая жизнь началась…

5 июня 2006 года. Понедельник. 22.45

Я наматываю круги перед отделением детской интенсивной терапии. Времени почти одиннадцать, а я до сих пор не видела свою дочь. Я горестно размышляю об этом вечном медицинском хамстве. Когда я сюда пришла, мне сказали подождать 10 минуток, потому, что медсестра, которая мне покажет ляльку, ушла пить чай, а другим некогда возиться со мной.

И вот уже 40 минут я ищу в этом холле пятый угол. Потому, что я уже постояла во всех четырех. Вытерла все стенки. Посидела на подоконнике с жутко грязной вонючей занавеской (теперь понимаю, почему нас заставляют снимать халаты перед входом в свою палату). Прочитала рекламный плакат о преимуществах вакцины Инфанрикс перед дешевыми аналогами и приняла решение, что буду ставить только ее, если я когда-нибудь выйду из этого темного холла и наконец увижу своего ребенка.

Все 40 минут меня колотит. Трясутся руки, ноги… который раз, за эти ненормальные сутки. На нервах можно играть смычком. Аксоны, дендриты, нейроны… сколько всего этого погорело за прошедшие часы? Я сорок минут бормочу три известные мне молитвы и боюсь остановиться.

Так я не волновалась даже перед первым свиданием с ее папочкой.

5 июня 2006 года. Понедельник. 01.00

Умираю. Сейчас меня раздавит лязгающий железный пресс, к которому меня тащит резиновая конвеерная лента. Где-то рядом голоса злых невидимок-врачей, слышно команды, обрывочные фразы и еще почему-то какой-то разговор про дачу. Я пытаюсь заорать, чтоб они меня перестали мучать, у меня уже рвется тело, лопается грудная клетка, я визжу во всю глотку, прошу спасти и внезапно выскакиваю из кошмара.

В черепе летает вертолет. Ему там тесно, поэтому голова болит и картинка перед глазами плывет. Кетамин+миопия в 12 диоптрий творят чудеса с фигурой врача, которая спрашивает меня о самочувствии. Она качается и раздувается, то нависая, то отклоняясь.

Кто-то говорит гадким голосом про меня,  что мне холодно и я хочу пить. Врач говорит, что еще одно одеяло сейчас принесут, а пить нельзя. Кто-то возражает, что мне на это наплевать, я хочу-хочу-хочу пить. Голос плаксивый и полузадушенный. Я вдруг понимаю, что это мой голос и затыкаюсь, чтобы обдумать эту странность.

Потом я спрашиваю, где моя лялька и живая ли она. Врач говорит, что этот вопрос  я задаю пятый раз и мне нужно сконцентрироваться и запомнить, что лялька живая, находится в детской ПИТ. Что при рождении она закричала сразу, но потом застонала. Что она крупная для 36 недель, но при этом очень незрелая и слабенькая, поэтому лежит в инкубаторе под капельницами.

Говорит про внутреннее и наружное кровотечение, про большую отслойку плаценты и про то, что мне повезло, что мы обе остались живы. Я тупо выражаю  удивление по поводу того, что не помню, как она говорила это предыдущие четыре раза и прошу еще раз повторить отдельные моменты. Она устало вздыхает и передает меня медбрату.

Он интересуется, как я себя чувствую и не двоится ли в глазах. Я окидываю взглядом место, где очнулась.

Большой зал, где-то сильно вдали окно во всю стену. За окном темно. К нему ведут ряды светильников с голубоватыми лампами дневного света. Рядами стоят белые кровати до горизонта.

Лица акушера я не вижу, но по голосу понятно, что он совсем молоденький. Поэтому я быстро оцениваю свое состояние и кокетливо говорю, что чувствую себя превосходно, голова почти уже не кружится, в глазах не двоит и интересуюсь как его зовут.

Пару часов мы с ним мило беседуем. Я насилую его уставший моск своими дурацкими рассуждениями обо всем на свете, а он в отместку вместе с врачем мнет мне живот, проверяя сокращение матки. От этого я вижу звезды вместо ламп.

Наконец, в три часа акушер Леша говорит, что пойдет поспать до шести, оставляя мне целый чайник воды на столике в изголовье.

У кого было кесарево, тот поймет красоту и сложность исполнения акробатического этюда по доставанию чайника: для этого надо было повернуться набок, протянуть руку и удержать на весу почти кило веса. И все это с животом, зашитым «на живульку». Видимо, я крепко достала чувака своими занимательными постнаркотическими историями.

Итак, Леша выключает свет и  уходит, наказывая мне лежать тихо и дремать.

Я остаюсь одна в  палате. Спать не хочется. Дурман спадает. Я лежу и смотрю, как светлеет окно, и слушаю, как в парке просыпаются птицы.

Из коридора несется тема из «Чтива». Где-то там валяется мой телефон, но добраться до него нереально. И я реву, потому что мне жалко моего ненаглядного, которого вчера выпнули из приемного покоя, ничего не объяснив, и он всю ночь нажимает кнопки и слушает длинные гудки. А мне так надо сказать ему, что Лидка родилась, что мы обе живы.

Заснуть так и не удалось. В палате становится совсем светло и я узнаю место, где нахожусь. Палата интенсивной терапии. Я видела это место в фильме про ОММ на курсах.

Вспоминаю вопрос про двоение в глазах и начинаю тихо ржать: маленькая комната, эркер, 4 кровати в 2 ряда и  6 светильников. Потом вспоминаю выход из наркоза и ржу громче—так вот что такое «плохой приход», потом в башке начинают толпится пошлые шуточки, типа «ну и неделька началась» и т.д. И я понимаю, что окончательно пришла в себя. Через 5 минут санитарка приносит мой телефон и я начинаю звонить и рассылать смски. Поздравления, переживания, слова поддержки, рев мамы на другом конце света: «Девочка моя, ну как же ты меня не дождалась!»

Жизнь между тем в отделении закипела. Обход, завтрак.  В 8 меня заставили сесть, в 9 лишили катетера и баночки и предложили «расхаживаться» до туалета, а в 3 пополудни собрать вещи и подниматься на 2 этаж в послеродовое. Лифт был сломан и мы с соседкой, подхватив сумки, почти на четвереньках, двинули форсировать лестницу…

4 июня, воскресенье. 22.30

Я доглаживала последнюю пару ползунков и собирала пакет на выписку. Сегодня я пинками заставила себя заняться сбором тревожного чемоданчика. До родов осталось каких-то жалких четыре недели, а мне до сих пор было лень приготовиться. Вообще сегодня на меня напала мания гнездования, и я полдня намывала квартиру. Пора в душ и спать. Я сильно устала и немного ныла поясница…

Из душа вылетела с трясущимися губами—надо решить что это. Пробка? Но тогда почему столько крови. Кровотечение? А почему тогда кусочки? Скорая? У меня контракт с ОММ с 34 недель — мама настояла перед отъездом. Ехать туда? А вдруг фигня и  я без толку проваляюсь еще 4 недели там в патологии «на всякий случай». Подождать до утра? страшновато. Звоню по всем телефонам, которые у меня есть. Параллельно кидаюсь к компьютеру, чтоб на «мамках» найти хоть какую-то инфу.

Откликается моя любимая Баскова из жк, которая расспрашивает про симптомы и  спокойным голосом говорит—садись на машинку и в ОММ, давай убедимся, что это не отслоечка. Я не знаю, что такое «отслоечка», но решаю ехать.

В мозгах крутится: «Сейчас я спокойно соберусь, мужа пугать не буду, ни к чему лишние переживания. Надо вести себя сдержанно и достойно» и… обнаруживаю, что мечусь по квартире, роняю вещи, скулю,  хватаю сумки, потом порываюсь бриться, режусь, ору, плачу. Короче веду себя, как истеричная дура. Офигевший от моего перфоманса муж, берет ситуацию в свои руки, и кое-как мы  собираемся в ОММ.

Андрей успел попить пивка, и поэтому идем ловить машину. Всю дорогу уговаривает меня потерпеть и не пугать лялю своими переживаниями. А я слушаю, как изнутри она меня лупит пятками и сердце тоскливо колет. Страшно.

Далее события разворачиваются как в короткометражной киноленте.

Без двадцати двенадцать я постучалась в приемник. Мне повезло, что в ту ночь дежурила бригада Севостьяновой — об этом мне хором сказали все знакомые медики.

Вызывают ассистентку дежурного врача, Ирину, она выходит из операционной, где кесарят мою будущую соседку. Смотрит меня и говорит приемной сестре, что документы та будет заполнять уже в родовой.

В родовой мне обследуют шейку — раскрытия нет и на палец. Прокалывают пузырь—в водах тоже много крови.

Говорят, что будет операция, так как ультразвук показывает большую отслойку, а кусочки это и есть оторвавшаяся плацента.

Вокруг порхают акушерки, берут анализы, ставят катетер под  капельницу, спрашивают место работы и хронические болезни. Много шутят, стараются расслабить. Одна, Аля, выкручивает у меня из пупка пирс с похвалами красоте, запаковывает в бумажку из-под катетера и кладет в карман халата. Притаскивают контейнер для линз по моей просьбе, утешают, опекают, везут в оперблок, а я реву навзрыд и повторяю — это не со мной, это не со мной!

Поругалась с усталым, измученным анестезиологом, который наорал на меня за то, что я поела за 3 часа до родов, а теперь не могу ему сказать, сколько помидоров было в тех макаронах. Он орал на меня, я на него. Я недоумевала: как он не может понять, что три часа назад я не собиралась рожать???!!! Потом он успокоился и сказал, что им будет тяжело оперировать меня на полный желудок, а времени на чистку уже нет.

Я тогда не знала, что у них было третье кесарево за смену. Правда до этого все были со спиналкой и неспеша.

Забегая вперед, скажу, что злобный анестезиолог оказался блестящим спецом: я относительно легко отошла от наркоза, без тошноты.

Меня кладут на стол, объясняют, как надо спокойно дышать в трубочку, что скоро у меня закружится голова и захочется спать, а у меня от страха клацают зубы. «А если я не засну?» говорю я классическую дурацкую фразу (от того особенно позорную для меня, что я сама работаю в медицинской клинике). «Заснете, обещаем. Без этого не начнем!» И это последнее, что я слышу в тот день…

С момента, как я постучалась в приемник, до того, когда появилась на свет моя дочь, прошло 15-20 минут. В истории родов появилась запись: извлекли в 24.00, 04.06.06.

Видимо, акушерка Аля, делавшая запись, решила, что мне больше будет по душе воскресенье, чем понедельник, и поэтому поставила несуществующее время.

Так появилась новая легенда в семье — Лидия родилась в воскресенье, 5 июня.

23 мая, 2006г. 18.40

Мама застегнула чемодан. Она давно ждала отпуска, но немного волновалась, что он настал почти за полтора месяца до моих родов… «Только,  пожалуйста, не вздумай родить тут без меня!»