Лирично вглядываясь вдаль

Всякий советский мальчишка, глядя на баранку дедушкиного жигуля, мечтал как лихо он будет её крутить, уворачиваясь от бандитской погони или покоряя лесные просеки. Совсем другое дело девочки, которые разве что заботливо пристегнут любимого мишку, чтобы вместе лирично разглядывать пробегающие за запотевшим окном строгие сосны и золотеющие берёзы. Я, конечно, была такой самой девочкой, которая жила в далёком сибирском городке, где суровые леса пронизаны узкими речками. Мой папа знал все эти речки как свои пять пальцев и частенько брал меня с собой. Он перекидывал меня с берега в утробу лодки, дёргал за шнур, и старый чуть ржавый «Вихрь» взрывал тишину своим рёвом, и мы мчались по самому гладкому в мире шоссе, оставляя позади бурлящую пену и уносящиеся вдаль водоворотики. И вот однажды папа, вероятно забыв что дело девочек лирично вглядываться вдаль, и как всякий отец, желая научить ребенка водить, вручил мне штурвал. Я с воодушевлением крутила руль, благо на таких дорогах нет разметки и гаишников. Наконец, я по правилам развернула лодку против течения и так лихо припарковалась к берегу, что нас накрыло своей же волной. Папа, стряхнув брызги с лица, сказал, что уж больно я смелая для водителя, и вручил мне ковшик. Вместе с водой я грустно выливала в темный Казым моё новорожденное чувство драйва и свободы, не предназначенное для девочек этого мира.

Годами это чувство не давало о себе знать. Я сумела приноровиться к общественному транспорту с его непроходимостью для колясок и пренебрежением к мамашкам и детям. Была одна проблема – муж, который, видимо как всякий мальчишка лелеял это чувство, но не мог сесть за руль из-за проблем со зрением, и поэтому начал уговаривать меня хотя бы сдать на права. Я отвечала «Плавали, знаем», и мне мои аргументы казались непоколебимыми. Внезапно муж нашел поддержку в лице моей лучшей подруги, и меня атаковали с другой стороны. Подруга капала на мозг более изощренно, напоминая прелести университетских занятий, где мы хрумкали, болтали и …ну да, слушали лекции.  Уже вскоре мы вместе сидели за партами как когда-то в университете. Возвращаясь весенним вечером домой по разбухшей слякоти, я заметила, что вокруг не стучало фоном «мам, мам, мааам», и скольжение воды по оттаявшему асфальту, взбудораженный гул моторов, и волна воспоминаний затопила меня, и вокруг будто расплескалась та свобода, драйв и ветер, взрывающий кудряхи.

Вскоре, в день космонавтики я, как завещал уральский поэт, улыбнусь, махну рукой подобно Юрию Гагарину, со лба холодную испарину смахну и двину по прямой. Прошептав «Поехали!», я дёрнула с места. Инструктора дёрнуло назад в точном соответствии с законом инерции. Драйв и свобода жестоко притеснялись теорией правил движения, требованиями инструктора, и особенно теми полутора улочками, по которым я могу даже сейчас проехать с закрытыми глазами. Улочки, такие просторные раньше, наполнялись лихими старушками, внезапными шлакоблоками и водителями, совершенно незнакомыми с ПДД, когда я выезжала под знаком «У».

К концу обучения я точно знала, что мотоциклу не нужен огнетушитель, а ограничение тем строже, чем больше краски на него потрачено. Садясь в машину, мозг выдавал алгоритмизированные команды почти металлическим голосом – ре-мень! за-жи-га-ни-е! фа-ры! зер-ка-ла! по-во-рот-ник! мо-жно е-хать! Какая уж тут свобода – думала я – мои руки и ноги стали шарнирами, глаза – камерами слежения, а рот – зачем нужен рот вообще непонятно. Надвигавшийся экзамен совпал с токсикозом первого триместра беременности. Пытаясь донести экзаменаторам, что они-то не были на моем месте, мужики, не понимая, отвечали «ничего, все были на твоем месте». Впрочем, в некотором смысле они были правы – улицы Верхней Пышмы внезапны как схватки и требуют ровного дыхания. Видимо, поэтому как дважды рожавшая я сдала со второго раза. Инициация в водители была завершена внезапным фото, запечатлевающим навеки на пластиковую карточку страх и трепет посвященного.

Долгое время мне казалось, что вместо свободы я получила только сотни правил, большинство из которых были неписаны и требовали мгновенной реакции. Остальные – писанные, казалось, можно было соблюдать только при случайных обстоятельствах. Так, впервые выехав на трассу, мы попали под мощнейший ливень. Поток машин двигался быстрее ста км/ч, поток воды скрывал габариты впереди едущей машины. Я будто снова мчалась по реке, но в подводной лодке, с которой не сойти, не развернуться, не остановиться. Движение в котором нет ни закона, ни свободы, но только смирение и трезвение – главные добродетели крепкого монаха. Позже я убедилась, что даже обладая свободой маневра и соблюдая все правила, особое значение имеет терпение – утомившись плестись за грузовичком, пошла на обгон и, еле нырнула назад от белой как ангел смерти инфинити, развившей невероятную непредсказуемую скорость. Так водитель приобщается матери всех добродетелей – памяти смертной. Однако главное чему учит дорога – что нельзя думать за другого человека и не стоит пытаться предугадать его действия. К сожалению, достичь сего невозможно – поскольку это означает молча смотреть как этот урод подрезает, и не проронить ни слова той овце, что выперлась на перекресток. Только дети, от скуки стремительно набирающие тезаурус, сдерживают словотворчество мамы. Поэтому со своей стороны я стараюсь хотя бы сделать свое поведение максимально понятным окружающим. И, как ни странно, в отличие от резких движений мальчишек именно девочкам удается предсказуемо лирично вглядываться вдаль, слегка придерживая руль своей ласточки.

Так, постепенно чувство свободы окрепло во мне. Гладь дорожного полотна и извилистые повороты воскрешают во мне ту маленькую девочку, исполнившую папину мечту, обретшую драйв и свободу, доступную для девочек этого мира.